Мы дрались на бомбардировщиках - Страница 136

136

– Как велики были потери у ночников, летавших на По-2?

– Конечно, меньше, чем у штурмовиков или истребителей. В воспоминаниях маршала авиации Пстыго есть фрагмент, рассказывающий, как в воздух поднялся на штурмовку полк Ил-2, больше тридцати самолетов, а вернулось только 2 экипажа… У нас было немного полегче. Каждую ночь мы теряли по одному-два самолета, и в среднем после месяца боев от полка ничего не оставалось, только горстка уцелевших пилотов. За войну полк потерял 3 состава летчиков и штурманов. И то нашему полку повезло, ведь все пилоты были опытными авиаторами, бывшими инструкторами летных училищ и аэроклубов. Из первых 60 человек, начавших войну в январе 1942 года, выжили 6 человек. Это командир полка Василий Сонин, летчики и штурманы – Овечкин, Чернов, Вергелис, Климченко и я. Хотя нет, простите, Сонин пришел к нам в середине 1942 года. Нашего первого комполка, героя Гражданской войны, арестовали в начале 1942 года особисты по неизвестной нам причине, после него командовал полком Сухоребриков, но вскоре он принял под командование полк Ил-2. Из первого состава выжил еще штурман Изя Розенберг, потерявший ногу после ранения в апреле 1942 года. Остальные погибли или пропали без вести. Несколько человек выбыли по ранению в госпиталя и назад к нам не вернулись, их дальнейшая судьба мне неизвестна. После войны совет ветеранов полка долго их разыскивал, но безуспешно…

Я был три раза сбит, но, как говорится, Бог хранил. Потери у летчиков и штурманов были пропорциональны, но за войну я сменил 5 экипажей, летчик или погибал, или убывал по ранению… Вот такая печальная статистика. 70 % потерь мы несли от огня зенитной артиллерии, 25 % гибли при вынужденной посадке, примерно 5 % по причине отказа матчасти. На наше счастье, почти вся немецкая ночная истребительная авиация была задействована на Западном театре военных действий, иначе шансов выжить было бы поменьше.

Когда меня первый раз сбили, самолет упал на нейтральной полосе, из-за плотного огня с двух сторон нельзя было головы поднять, и я с пилотом, сержантом Игорем Марусом, сжимая в руках пистолеты, лежал в воронке, не ведая, кто прорвется к нам первыми: наша пехота или немцы. И довелось мне наблюдать с земли, как два немецких прожектора берут своими лучами в «клещи» По-2. Жуткая картина. Если от луча одного прожектора был шанс ускользнуть, то от двух лучей… без вариантов. Вот тогда впервые стало страшно. Да и немецкие зенитчики были профессионалы высокого класса. Ведь это не байка, что за каждый сбитый По-2, «Рус Фанер», немцы получали Железный крест. Но смерти я особо не боялся, просто был фаталистом. Знаете, приходит молодое пополнение в полк, кто-то успевал сделать пару вылетов и погибал, а другой до конца войны в самом пекле боев и даже не ранен. Садишься на свой аэродром после выполнения задания, в самолете 40 пробоин, а на нас ни царапины, вот такая рулетка. Если на высоте 2000 метров зенитный снаряд попадал в бензобак, то экипаж сгорал в воздухе, не успевая дотянуть до земли. А подобных «факелов» я насмотрелся. Давно уже подсчитали, что из призванных в действующую армию солдат моего, 1922, года рождения выжило 3 %. Все ребята из моего класса ушли на фронт, уцелело трое: Гриша Пейсахман – без руки, Арон Коган – без ноги и я. Из соседнего класса вернулся живым только мой друг Эммануил Дорфман, прошедший войну в партизанском отряде. Все они были удостоены боевых наград. Вот такая судьба у моего поколения…

– Были в вашем полку случаи трусости, отказа от заданий или перелеты к немцам?

– Немцы всегда знали, какая часть стоит на каждом аэродроме, нас уже с февраля 1942 года регулярно бомбили Ю-87. Сбросят бомбы, а на десерт ворох листовок с призывом перелетать к ним. Гарантировали сохранение не только жизни, но и офицерского звания вместе со статусом летчика, обещали, что любой перебежчик будет летать в Европе и так далее и тому подобное. Читать эти листовки запрещалось под страхом трибунала, но когда комиссар заставлял нас собирать листовки по полю, так невольно все равно посмотришь на текст. Но в нашей дивизии случаев перелета к врагу не было, по крайней мере, я об этом не слышал. Трусов не помню. Говорю это честно. Помнится только один случай. Старший лейтенант Солошенко получил приказ на выполнение боевого вылета в дневное время, для нас это было равносильно самоубийству, сбивали нас днем моментально. Солошенко отказался взлететь, сразу «загремел» в трибунал, но ему заменили расстрел штрафным батальоном. Там он геройски показал себя в разведке, был прощен и возвращен в полк. Он довоевал до конца войны, правда, наградами его после этого случая обходили. Мне лично пришлось сделать полтора десятка боевых вылетов днем, в основном на разведку, до сих пор не пойму, как я уцелел… Если до середины 1943 года нас, ночников, при каждой возможности посылали бомбить, будь то передний край немцев или опорный пункт, то после нашлись все же в штабах умные головы, подсчитали, что полка не хватает и на месяц такой войны, и уже в 1944–1945 годах мы получали задания более осмысленные, работали по точечным целям, наши потери резко снизились. В апреле 1945 года полк потерял только 4 самолета, но самое страшное, что все погибшие экипажи состояли из ветеранов полка, воевавших уже не первый год. Погибли, не дожив до Победы несколько недель. А вначале… Летали всю войну без парашютов, устройство кабин пилота и штурмана не позволяло его взять с собой. А вот про штрафные эскадрильи на нашем фронте я не слышал, хотя сейчас появились публикации о подобных частях на Калининском и Сталинградском фронтах, упоминаются фамилии асов истребителей, такие, как Федоров или Боровых, командовавших штрафниками-летчиками. Надо спросить очевидцев. Может, кто-то еще жив… Но всю войну я знал, что мне в плен попадать нельзя, расстреляли бы сразу, у меня полный набор – и еврей, и коммунист.

136