Мы дрались на бомбардировщиках - Страница 188

188

– Мы в грозу не входили, обходили. Верхом обходили, или стороной, или даже низом. Но в грозовое облако не входили, это все равно что быть заранее уничтоженным.

– А если грозовой фронт очень большой, тогда что, возвращались обратно?

– Тогда мы делали перед фронтом «коробочку», набирали высоту и шли уже выше. Обратно не возвращались.

– Пришли вы на цель. Цель закрыта облаками. Уходили на запасную? Или так, по расчету времени, бомбили?

– На запасную, конечно. Всегда давали одну запасную цель. Но бывало, что сбрасывали бомбы по расчету времени.

– Имел ли право штурман экипажа потребовать сменить номенклатуру бомб на самолете?

– Не было такого. То, что сверху спущено, то и подвешено.

– Прицельное оборудование со временем улучшилось, или у вас как был ОПБ-1 с самого начала, так он и до конца войны?

– ОПБ-1 – это в начале войны. А потом авиационно-коллиматорные прицелы впереди стояли, и днем и ночью с помощью этого коллиматорного прицела штурман мог видеть, что делается вокруг. Где стреляют, как маневрировать. Конечно, этот прицел удобнее был.

– А сигналы летчику на боевом курсе передавались голосом или была какая-то цветовая сигнализация?

– А зачем, у нас же было переговорное устройство.

– Пневмопочта была на вашем самолете?

– Была. Связь со стрелками дублировалась и пневмопочтой.

– Случилась неприятность, самолет тяжело поврежден, надо покидать. Как, каким образом это делалось?

– Летчик, как командир экипажа, если самолет дальше лететь не может, давал команду прыгать с парашютом.

– У вас под ногами люк был. Вы туда?

– Да. А у стрелков тоже люк был внизу. А летчик через борт на плоскость – и вниз.

– Сколько раз вас сбивали? Мы вот знаем два случая. А вообще сколько раз вас сбивали?

– Я сейчас не подсчитывал, но сбивали, по крайней мере, несколько раз. Но, как правило, мы перелетали линию фронта и тогда, значит, находили аэродром или же просто площадку, где можно было бы сесть.

– Вы пользовались же парашютом?

– Два раза прыгал с парашютом.

Нина Федоровна:

– Я расскажу вам то, что он вам не скажет.

Когда его первый раз сбили, он при спуске на парашюте упал на коленки. В то время думали, что повреждены колени. В прифронтовом госпитале оказали какую-то помощь – и летай дальше. А потом оказалось, что у него были выбиты и бедра, и диск из позвоночника. А потом второй раз его подбили тоже в 1943 году. Он упал и разбил всю грудную клетку. Ребра, правда, срослись. Но со временем развились две грыжи… На пищеводе и на диафрагме. Но он хорошо себя чувствовал до восьмидесяти пяти лет, машину водил по тысяче километров. А вот за эти четыре года его скрутило.

– С какой высоты еще можно было прыгнуть? А после какой высоты надо было идти на вынужденную?

– Ну, если была возможность на вынужденную, так надо с любой высоты садиться… С высоты порядка пятьсот метров можно было еще прыгнуть.

– Вы летали обычно на больших высотах, наверное, приходилось пользоваться кислородными приборами?

– С высоты четыре тысячи метров, как правило, мы пользовались кислородом.

– А кислорода на весь полет хватало?

– Мы экономили. Переключали. На обратном пути мы снижались и тогда кислородные приборы выключали.

– Пулеметом своим вам приходилось пользоваться?

– Да. По наземным целям.

– А не наказывалось? Это же угроза безопасности самолета?

– Не наказывалось. Если снижались и выполняли уничтожение цели из пулеметов, это только поощрялось.

– Ваш коллега рассказывал нам, что летал на сбрасывание диверсантов, агентов. Вам этим приходилось заниматься?

– Нет. Мы бомбардировщики, только бомбили. Никаких посторонних задач не выполняли. Только бомбометание.

– Ваш последний вылет когда был?

– В конце войны. Числа не помню, в книжке должно быть написано.

– Как Вы узнали об окончании войны?

– Я, по-моему, в госпитале лежал в это время. Что-то у меня случилось там с животом или что-то такое…

– Скажите, пожалуйста, вот когда вы перешли границу Советского Союза, местные к вам как относились?

– Очень хорошо нас принимали… Обычные поляки и немцы нас уважали.

– По домам трофейничали?

– Не было такого. Я не помню.

– Ваши личные отношения к партии и к Сталину? Не нынешнее, а вот тогдашнее?

– Мы были членами партии, поэтому уважали все действия и приказы Центрального Комитета и Сталина.

– А особисты у вас в полку были?

– Да, был особый отдел. Смотрели, чтобы никто там что-нибудь не проболтался… Разведданные не передавали…

– А по Вашему мнению, в полку особист был нужен? Или можно было обойтись и без него?

– Я думаю, что у нас в полку можно было без него обойтись. Потому что все верили делу партии. И если бы кто выступал, его сразу бы, как говорится, придавили…

– Замполиты у вас были летающие? Или на земле сидели?

– И те и другие были. И летающие…

– Я опять по личностям пройдусь. Каково Ваше отношение к Василию Сталину?

– К Василию? А при чем мое отношение? Вот моя жена танцевала с ним, она может сказать.

Нина Федоровна:

– Ну, какое отношение? Полк стоял в Андриаполе, а потом улетел в Харьков или в Белую Церковь. А сталинский полк пришел.

Мне девчонки кричат через реку:

– Пойдем Сталина посмотрим!

Ну и пошла я смотреть. Издалека заметила почему-то, по осанке или не знаю… Ну и стал он за мной ухаживать. Плохого он ничего мне не сделал, но меня начальник спрятал в деревню на неделю. Пока Сталин не улетел.

Какой на вид он был? Невзрачный, но много общего со Сталиным. Веснушки такие крупные, большая голова… Девчонки почему-то прозвали его «эскимо на палочке». А ребята в полку говорили, что он очень хороший летчик и командир. Вот так вот.

188