Мы дрались на бомбардировщиках - Страница 53

– Сколько вылетов прошло, прежде чем Вы начали «видеть землю», поняли, что овладели самолетом?

– По количеству трудно сказать. Сначала один вылет сделаешь, а потом пять дней нет погоды. Сидишь. Навык неустойчивый, он уходит. Перед Синявинской операцией я уже вылетов пять-семь сделал, а сказать, что многому научился, нельзя. А когда началась эта операция, мы постоянно летали. Тут я уже освоился. У нас так считалось: если на первом вылете не сбили, жди третьего, на нем могут скосить. Если на третьем ты цел – седьмой вылет. Если и тут остался жив – пролетаешь всю войну. Это шутка, конечно. Полк переформировывался каждые полгода. Так что через шесть месяцев я уже считался ветераном.

– Какой ваш основной противник – истребители или зенитки?

– В основном истребители нас сбивали. За всю войну один или два случая потерь от зенитного огня. В ноябре 1943-го мы вылетели четверкой на подавление огня осадной артиллерии. Вел нас Юра Косенко, мой командир звена, слева шел я, Харитон Сахиев справа, а за ним Сережа Николаеня. Зенитки начали бить, когда мы были на боевом курсе, вот-вот должны войти в пикирование. Смотрю, Харитон и Сережа чуть-чуть отстали, потому что разрывы снарядов между самолетами. Прямо перед вводом в пикирование снаряд попал в самолет Сергея. У него отлетело хвостовое оперение, и он вошел в пике и уже не вышел – так и врезался в землю.

Но от зениток нельзя уклониться только на боевом курсе, а так можно и маневрировать, и высоту менять. А вот если истребители нападут, тут приходится тяжело: хоть виляй, хоть не виляй – он же рядом висит. Тут главное плотнее встать, чтобы несколько пулеметов отражали атаку. И, конечно, маневр. Вот где слетанность важна! Я смотрю вперед, а штурман и стрелок смотрят назад. Если истребитель заходит, они меня предупреждают: «Командир, заходят слева». Истребитель носом рыскает, прицеливается и вот замер – значит, сейчас откроет огонь. Вот тут они кричат: «Маневр!» Только одно слово, а я уже сам знаю, что делать. Надо нырять под него! Если слева – влево, снизу – вниз. Бросил машину, две-три секунды, и снова в строй!

Этой премудрости нас учили командиры – комэск Раков и командир звена Юра Косенко. Юра погиб при налете на Котку. Он полетел с новым штурманом, неслетанные были… На них напали истребители, и они упали в воду…

В конце войны, особенно весной 1945 года, немецкие истребители почти не нападали. Редко, когда пара появится.

– Какой истребитель наиболее опасен: «мессер» или «фоккер»?

– «Фоккер», конечно, представлял большую опасность, поскольку был лучше вооружен и мог атаковать с большей дистанции.

– На каком аэродроме вы базировались?

– Аэродром назывался «Гражданка». Он находился в районе железнодорожной станции Комсомольская. Между современными улицами Вавиловых и Карпинского. Прямо рядом с Пискаревским кладбищем. От станции Ручей мы заходили на посадку. У немцев висели аэростаты, с которых они корректировали огонь, и когда взлетали и садились самолеты, то аэродром обстреливался из орудий. Взлет и заход на посадку осуществлялся через узкие «ворота» – коридор в ПВО города, предназначенный для пролета своих самолетов. Один наш экипаж погиб от огня собственных зениток. Возвращаясь с задания, он отстал от группы и, чтобы догнать ее, решил срезать, не попал в выходные ворота, и по нему открыли огонь. Самолет упал в районе Кронштадта. Стрелок-радист спасся, выпрыгнув с парашютом, а летчик и штурман погибли.

– Где жили?

– В общежитии по адресу Большая Спасская, 56. Это был деревянный двухэтажный домик. Утром нам подавали автобус и везли в столовую. Позавтракали, и на аэродром. А если стояли белые ночи, то мы без завтрака ехали прямо на аэродром, а из столовой в семь часов утра нам привозили завтрак на машине. Самолеты стояли в рефугах – высоких строениях из бревен и земли, защищавших их от обстрелов и бомбежек. Бывало, сидим в готовности в кабине, смотрим – по линейке эскадрильи едет машина. О! Везут завтрак! Официантка Анечка подставляет лесенку к кабине, несет котлетки или что-нибудь. Мы прямо в кабине кушаем, а она едет к следующему самолету.

Надо сказать, что я попал в полк, когда блокада была уже частично снята, и нас, летчиков, кормили хорошо. А вот техники и механики вели полуголодное существование. У нас механиком звена был пожилой ленинградец Виктор Михайлович. Он сам недоедал, но все-таки помогал семье. Тем не менее в 1943 году у него от голода умер сын. Так что кормежка была дифференцированна, кому-то давали, кому-то не хватало.

Стрелки-радисты питались отдельно, вместе с техсоставом, хотя паек у них был летный. Только изредка, когда отмечали, например, сотый вылет экипажа, разрешали в офицерской столовой сесть всем вместе.

– Вы пользовались направленными вперед пулеметами?

– Да. На пикировании, если впереди нет наших самолетов, я открывал огонь. Когда мы участвовали в окончательном снятии блокады Ленинграда, в январе 1944 года, то летали в непогоду при высоте облачности до 400 метров, наносили удары по колоннам отступающих немцев. Если она зенитками не прикрыта, то я сначала как штурмовик пройдусь из трех пулеметов (мои два и стрелка-радиста), потом бомбы сброшу, и домой. А вот по самолетам стрелять не приходилось.

– Сколько бомб брали?

– Если мы бомбим с пикирования, то использовали только внешнюю подвеску. Брали две бомбы по 250 килограммов и две «сотки». А если погоды нет и бомбим с горизонтального полета, то использовали внутреннюю подвеску. Туда только «сотки» влезали, а сколько, я уже не помню. Точно могу сказать, что 1000 килограммов не брали.