Мы дрались на бомбардировщиках - Страница 86

– Случаев трусости в полку не было?

– Откровенной трусости нет. Был у нас один… как-то это смехом все отошло… В общем, высокий красавец летчик, из нового пополнения, но уже стал стариком. Он готов был на любое дежурство, куда угодно, болел чуть ли не через неделю – короче, сачковал. У всех несколько сотен вылетов, а у него пара десятков. Под Курском командование приказало сделать удар по маленькой железнодорожной станции далеко за линией фронта. Первый раз, когда пошли, станцию не смогли найти. Второй раз полк повели командир полка и штурман полка. На всем протяжении пути они бросали зажигалки, по которым, как по «маякам», шли остальные экипажи. Вышли на станцию, разбомбили ее в пух и прах. Вернулись все, кроме этого Румянцева. Вдруг почти на рассвете прилетают. Оказывается, он отошел в сторонку, а поскольку ночь была лунная, светлая, легко выбрал какое-то поле и сел. Что он говорил штурману, я не знаю. Видимо, что барахлит мотор. Сделать вид, что с мотором не в порядке, на По-2 ничего не стоит, можно просто сектором высотного корректора подергать. Оказалось, за этим полем деревня. Они пошли в эту деревню узнать, куда они сели. А в деревне немцы! Хорошо, что они не выключили двигатель, взлетели, взяли курс, пришли на свой аэродром, сели. Хоть он и сачковал, но так до конца войны и «летал».

– По количеству вылетов в полку кто-нибудь Вас опережал?

– Пожалуй, у меня больше, чем у других. Второй – Леша Мартынов, у него вылетов на сто меньше. У штурманов, которые со мной летали, налет тоже будь здоров и грудь в крестах. И Коля Пивень, и Коля Кисляков, и Коля Ждановский, который погиб. Тоже, как и Боря, пришел со мной прощаться… Меня назначали заместителем комэска, а он был штурманом моего звена. Его перевели штурманом звена в другую эскадрилью. Перед очередным вылетом он пришел ко мне прощаться. Я говорю: «Ты с ума сошел!» – «У меня предчувствие, что погибну». – «Перестань, полет пустяк – на передок слетать, рядышком, погода хорошая. Не бойся!» – «Спасибо за добрый совет, попробую, может, действительно выживу». – «Иди, ни пуха ни пера». Ну и чего? Единственная, вот такусенькая тучка подошла к нашему аэродрому. Молодой летчик, который только начал летать, влез в эту тучку, потерял пространственную ориентировку и врезался в землю. Самолет взорвался на своих бомбах. Хоронить нечего – воронка…

– Что делали с вещами погибших?

– Какие там вещи?! Амуниция на себе. Если оставались ордена, это отсылали. А так чего? Портянки послать?!

– Какое у Вас лично было отношение к немцам?

– Две воющие армии. Противник, и все. Ненависти у меня не было. Откуда? Просто противник, которого надо уничтожить. Под Сталинградом, когда мы блокировали немецкие аэродромы, летали с аэродрома подскока, находившегося в трех-четырех километрах от линии фронта. Как-то к нам на аэродром пожаловал «Фокке-Вульф-200». Командир полка, видя, что заходит самолет, дал цветную ракету. Тот включил фары, выпустил шасси и сел. На пробеге врезался в земляной вал. Самолет разбит. Летчик сломал ногу. Они летели к Паулюсу, но заблудились. Сделал круг, тут старт зажгли, и ракета оказалась условной. Летчик рассказал, что они прилетели из Африки. Садился где-то чуть ли не в Киеве. Дозаправились, взяли груз и сюда. Штурман все переживал, что их убьют. Кто их будет убивать? Мы тогда здорово голодали. На аэродром подскока нам привозили или чай, или кофе с сухарями. Так мы им кофе свое отдали. Они же пленные. Их тут же отвезли сначала к себе на аэродром. Потом связались со штабом фронта и отвезли этот экипаж в штаб фронта. Раненого командира еще несли на носилках. Стали смотреть самолет. Он вез офицерам посылки. В них было шерстяное и шелковое белье, теплая куртка и штаны, немного шоколада, конфет и блок сигарет и по две-три банки свиной а-ме-ри-кан-ской тушенки. Мы все реквизировали. Стали жрать эти консервы.

– Применялся ли выход на цель с убранными оборотами двигателя, с тем чтобы меньше было слышно шум мотора?

– Нет. Это сказки. Обычно никаких маневров двигателем не делали, это ни к чему. Втихаря все равно не подойдешь. У них же не просто уши, а звукоулавливатели, стрекоза летит, они ее слышат. Это ерунда. Единственный случай в нашем полку, когда выполнялся полет с приглушенным двигателем, был в Сталинграде. Когда немцев окружили, пришла телеграмма: установить на самолете громкоговоритель, чтобы зачитать немцам ультиматум. И вот на таком самолете летчик Коля Ширяев и штурман Лев Овсищер, замполит моей эскадрильи, летали. Вот в этих вылетах передача велась с приглушенным двигателем. Мы этим приемом не пользовались ни разу.

После войны Лев подвизался молитвами, уехал в Израиль. Из бывшего комиссара эскадрильи стал ребе… Мы с ним дружили, хотя поначалу крепко повздорили, и он меня упек на 5 суток «губы». За что? Он дурак, и я дурак. Он молодой, только окончил училище, но – старший лейтенант, политрук, а я сержант. Его назначили в полк комиссаром нашей эскадрильи. Стояли мы в деревушке под Медынью. Весна, распутица. Мы разгребали мусор около дома, где расположились. Идет наш комиссар, останавливается: «Вы и вы – почистить общественный сортир». Я встаю, говорю: «А вы, вы и вы пошли вон отсюда». Обменялись любезностями. Он говорит: «Я тебя посажу». Ну тут я послал его как можно дальше. Он пошел к командиру и арестовал меня на пять суток за оскорбление офицера. Как я сидел на «губе»? По утрам ребята отдают свой паек. Чтобы я не скучал, мне приносили всякую литературу. Вечером начинаются полеты. Солдат с винторезом ведет меня на старт. Я иду на задание. Возвращаюсь, опять меня с винторезом ведут на «губу». Ребята сложили частушку: «Михаленко, наш пилот, тоже на «губу» идет, потому что без «губы» ну не туды и не сюды!» Прошло какое-то время, я еще был командиром звена, а тут пришел приказ Верховного ликвидировать институт комиссаров. В эскадрильях эту должность убрали. И вот мой «противник» пришел ко мне в качестве рядового штурмана. Приходит и докладывает: «Прибыл в ваше распоряжение». – «Хорошо, пополнению всегда рады». – «Может, мне подать рапорт в другую эскадрилью?» – «Слушай, будешь хорошо летать, и тут тебе будет хорошо! Мы все люди, солдаты, воюем. Ты меня прости. Я тебя уже простил. Мы погорячились тогда». Потом стали друзьями. Он хорошо летал.